Родионова Татьяна
г. Магнитогорск, РФ
ВТОРОЕ МЕСТО В НОМИНАЦИИ «ПРОЗА»
ЧАСЫ
В гулкой тишине кухни раздавалось тиканье часов: «Тик-так, тик-так…», - отстукивали они минуты, вернее, секунды жизни. Ночная мгла просочилась сквозь тюлевую занавеску, и, облизав стены, подползла к часам. Полночь. Часы тихо дзынькнули и остановились. Тишина перемешалась с темнотой. Время перестало отсчитывать секунды жизни. Лунный свет разрезал ночную мглу, но не добавил никаких звуков.
На рассвете, когда еще за горизонтом не было видно и краешка солнца, а только его лучи медленно выползали на небосвод, в коридоре скрипнула дверь. Медленные, шаркающие шаги прошли в ванную. Зажурчала вода, опять хлопнула дверь. Мир наполнялся светом и звуками, и только часы по-прежнему показывали полночь.
Анна зашла на кухню, поставила чайник на плиту. Старая кружка из китайского фарфора уже стояла на столе. Она достала из кастрюли буханку белого подового хлеба. Отрезав краюху, убрала ее назад, в кастрюлю. Усевшись за стол с кружкой чая и хлебом, она приготовилась к утренней трапезе. Поднося хлеб ко рту, Анна остановилась, положила его обратно на блюдце, встала. Достала из холодильника пиалу с вареньем и опять села за стол. Откусила намазанный вареньем хлеб, отпила чай. Опять встала из-за стола. За окном уже веселилось солнце. Весенняя листва приветливо колыхнулась от дуновения ветра.
Мир тихо жил, дышал, расцветал, но что-то было не так, что-то не давало ей покоя. Она отвернулась от окна. Обвела взглядом кухню. Все было на месте. Ничего лишнего. Тишина сдавливала мысли, беспокоила ее. И тут Анна увидела часы. Старые часы над дверью показывали полночь. Часы стояли, не было того привычного «тик-так, тик-так…» в утренней тишине.
Анна подставила табурет к двери и, ухватившись за нее рукой, встала на табурет. Прежде чем снять часы, она смахнула с корпуса пыль. Осторожно, прижав часы к груди, и все так же держась за дверь, она спустилась на пол. Отстранив недопитый чай и хлеб, Анна села за стол. Немые часы молчаливо взирали на неё.
Утреннюю тишину разбудил детский плач. Сначала это было просто хныканье, потом уже требовательный плач усилился до крика. День суетливо набирал обороты. Несколько раз Анна брала в руки часы, встряхивала их, прислушивалась. Все было тщетно, стрелки по-прежнему стояли на двенадцати. Особых забот и хлопот у Анны не было. Одинокая жизнь сравняла все дни в серую ленту. Будни были похожи друг на друга, и даже праздники уже не приносили той, былой радости. Анна старела.
Ближе к вечеру в дверь постучали. Брат Иван навещал сестру редко, ссылаясь на занятость и дальнюю дорогу.
– Здорово живешь, сестра! – воскликнул он, войдя в дом.
– И тебе не хворать, - хмуро ответила Анна на его приветствие.
– Чаем-то угостишь?
– Чай завсегда горячий.
Анна медленно накрывала на стол. За долгие годы она привыкла жить неторопливо. Так же и вела свое нехитрое хозяйство.
– Слушай, сестра, а окромя чая... чего покрепче?
– С чего это тебе, чего покрепче, не праздник ведь?
– А будто за встречу и выпить нельзя!
Анна недобро смотрела на брата. Когда-то давно он сыграл немаловажную роль в её разрыве с мужем. Видя, как сестра не замечает постоянных измен мужа, он не вытерпев, высказал ей все, что думал о её блудном супруге. Вскорости Анна выставила мужа за дверь, а Иван впал у неё в немилость.
– С тобой сегодня выпьешь, а завтра споткнешься, - отрезала Анна.
– Да хватит уж старое поминать, - сокрушённо воскликнул Иван, - сколько лет прошло, а ты все тыкаешь меня, как кутенка в дерьмо.
– А ты б не лез не в своё дело, так может, и жили б мы.
Анна все еще вспоминала, а может, и любила бывшего мужа, но никогда об этом не говорила. Одиночество прожитых лет давило на неё. Сын вырос и уехал строить свою жизнь, независимую от неё. И теперь только телефонные звонки связывали их в одну семью.
– Вот ты, Анна, – прервал её мысли Иван, - всё за прошлое цепляешься, все тешишь себя воспоминаниями. А так нельзя. Оттого у тебя и не налаживается жизнь, что прошлое свое ты отпустить не хочешь, а значит, будущего боишься. Трусишь. Вот нам с Леной, когда Сережка упокоился, что думаешь, легко было? У нас под окном, помню, вишня росла, пышная, ягод плодила много, мальчишки там все лазили, прям под окном. Я поначалу ругался, злился. Ведь зелень жрут, незрелые ягоды срывают! А как Сереньки не стало, так я все смотрел на вишню, вспоминал… Как то раз прихожу домой, а вишни нет - срубили по плану. Я - в расстройстве, Ленка моя - в слезы. Связаны мы были этой вишней с Серёнькой нашим. Так вечно горевать не станешь. Решили мы, что раз срубили её, вишню, то и нам пришел черед дальше жить. И потом уж у нас Колька родился, радость наша. А сколько лет мы плакали! Колька он хоть и поздний, да смышленый.
– Чего мне бояться? Жизнь как идет, так и идёт, на месте не стоит.
Анна налила в стопки наливки, оставшейся после Нового года, пододвинула стопку брату.
– У других идет, а у тебя стоит. Вон, как эти часы. Мы уж, сколько сидим, а они все двенадцать показывают. Сломались, что ли? – уже миролюбиво сказал Иван. – И починить некому. А всё из-за твоей вредности. Давай уж, коли налито, выпить надо. За встречу, сестра.
Они выпили, вернее, выпил Иван, Анна же пригубила и поставила рюмку в сторону.
– Да вот, - смущаясь, сказала она, - ночью остановились, может в механизме что? Мы ведь когда покупали эти часы, продавец сказал, что сносу им нет, сто лет ходить будут, не сломаются. Врал, выходит, всего лет десять прошло, а встали.
Иван потряс часы, внутри что-то звякнуло. Он деловито положил их перед собой и повелительно сказал:
– Отвертку дай.
Пошарив в шкафах, она достала маленькую отвертку от швейной машинки.
– Пойдет? - спросила она, протягивая её брату.
– Пойдет, - сухо ответил он.
Иван снял крышку, потыкал отверткой внутри. Достал из кармана очки, и поднёс часы к самому носу. Он деловито шарил отверткой в часовом корпусе. Затем, сняв очки, сказал:
– Налей-ка, это дело подпитать надо.
Уже не возмущаясь и не ворча, Анна налила янтарной наливки. Они молча выпили.
– Ты закусывай, - совсем дружелюбно сказала она, подставляя Ивану блюдце с сыром и колбасой.
Иван опять принялся ковырять отверткой в часах. Они жалобно дзынькали и скрипели. Анна с надеждой наблюдала за происходящим. Каждый из них в эти минуты думал о своем, о том, что было и прошло, и уже никогда не вернётся. Анна разглядывала лицо брата, исполосованное морщинками, и видела совсем другое, молодое лицо Ваньки - Ваньки-защитника, Ваньки-забияки и весельчака. Вспоминала, как впервые пошли они на каток, как падали и вставали, держась друг за друга. Как весело и задорно смеялись над собой, над своей детской неуклюжестью. Вспоминала она и как соврал Ванька, сказав матери, что это он вытащил у неё из кармана десятку. И как мать выпорола Ванькины руки, приговаривая: «Чтоб не крал, окаянный сын!».
Всё это время Иван, ковыряясь в часах, думал о несложившийся судьбе сестры. Корил себя за длинный язык, что не смолчал, когда видел, как гулял её муж. Сестра оставалась единственным человеком, связывавшим его с родителями. Точная копия отца, она была так же резка в суждениях и долго не прощала обиды. Потому и не стерпел Иван, когда видел, что её, Аньку, нагло обманывают.
Иван понимал, что должен сделать для сестры что-то важное, то, что настроит её жизнь на новый лад. Он встал из-за стола и выбросил часы в мусорное ведро. Потом сел за стол, сам налил в рюмки наливки и коротко заключил:
– За помин часов, не чокаясь.
Анна, молча наблюдавшая за всем происходящим, выпила до дна.
– А теперь то, как же, без часов? Ведь новые почти были.
– Глупая ты, Анька. По меркам механическо-часовой жизни им в аккурат сто лет сегодня ночью стукнуло. Так что их на том, ихнем, часовом свете, заждались. А они всё тут у тебя тикали. А там им уж прогулы ставили. Вот теперь ты по-новому заживешь. Куплю я тебе часы, другие, хорошие. Хочешь, электронные куплю?
– Нет, не надо электронные. Надо, чтобы тикали. Как раньше, дома у нас было, помнишь, часы всегда тикали.
– Помню, Аннушка, все помню, - Иван опять о чем-то задумался. – Ты знаешь, мне последнее время всё один и тот же сон снится. Вижу я дом наш, двор. И темно вокруг, будто ночь. Я во дворе, на качели сижу. На той, с которой ты упала и чуть голову не расшибла, - Анна потрогала еле заметный шлам на лбу, – так вот, сижу я на этой качели и вижу наш дом. Темно вокруг и свет только в наших окнах горит. На нашем, втором этаже, наши три окна светятся. И тихо кругом. Тихо... Вот пришел к тебе. Вдруг не увижу больше, - закончил Иван.
– Господь с тобой, Ванька! Поживем ещё, - вытирая глаза, сказала Анна.
Весь вечер они вспоминали свои детские и юношеские годы. Смеялись и плакали. Пустая бутылка из-под наливки уже давно покоилась в мусорном ведре, рядом со сломанными часами. Уже поздно ночью, усаживаясь в такси, Иван вдруг вылез и, по-детски обняв Анну, шепнул ей в самое ухо:
– Ты уж прости меня за всё, сестренка, прости...
Сглатывая слезы, она кивала головой и так же шептала на ухо вновь обретённого брата:
– Конечно, прощаю, всё прощаю, братка.
Через несколько дней, брат со всем своим семейством нагрянул к сестре в гости. Маленький Колька, сидя на руках у тетки, тыкал ей пальчиком то в нос, то в глаза. А она терпеливо говорила ему, что и как называется.
На стене, на старом месте, над дверью, висели и тикали новые часы. А еще через месяц с небольшим в дом к Анне приехал сын с невесткой. Смущенно улыбаясь, она одной рукой все держалась за руку мужа, а второй придерживала большой живот.
...Часы на стене отсчитывали минуты и секунды жизни: «Тик-так, тик-так…».
